ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   - Да здравствует принц Лабастьер Седьмой! - торжественно провозгласил Лаан и тут же, склонившись к уху короля, заговорщически добавил: - Все как нельзя вовремя. Сегодня Фиам сообщила мне, что настала и ее очередь.
   ...Пестуемый заботливыми няньками, принц-гусеница быстро рос и набирал в весе. В коротких перерывах между поглощением пищи он, заразительно хохоча, носился или по дворцу, или по внутреннему дворцовому садику, а иногда, под присмотром счастливых родителей, и по розовому мху Площади Согласия. В такие моменты над площадью зависало по нескольку бабочек, с умилением наблюдавших за его проказами.
   А выглядел он отменно. Наслаждаясь материнством, Мариэль, не без помощи Фиам и Тилии, то и дело шила ему все новые наряды, а шерстку на тех частях тела, которые не закрывала материя, регулярно расчесывала гребнем из раковины.
   Кстати, и Фиам, и Тилия помогали подруге не совсем бескорыстно: решено было, что комбинезончики Лабастьера Седьмого, каждый из которых он надевал лишь по два-три раза, будут "по наследству" передаваться и их будущим чадам. Тем более, что выяснилось: беременны обе.
   Известный столичный художник, маака Даламо, вызвался вылепить портрет-скульптуру юного наследника престола. Материалом послужила голубая глина с вкраплениями редких камешков, раскрашенная затем во все необходимые цвета. Портрет по просьбе молодой королевы установили в спальне, чтобы она могла любоваться им даже тогда, когда гусеничка станет бабочкой. Точно такую же скульптуру художник соорудил и для королевы-матери, души не чаявшей во внуке.
   - Когда он со мной, - говорила Суолия сыну, - мне кажется, что я вновь стала молоденькой самкой, ведь он точь-в-точь такой же, каким, Ваше Величество, были вы.
   А в положенный природой срок Седьмой, внезапно став серьезным и деловитым, соорудил себе в садике дворца кокон и закуклился. Через некоторое время кокон с куколкой с великими предосторожностями был перенесен оттуда в заранее приготовленную для наследника опочивальню.
   И вот тут в жизни королевской четы наступило долгожданное блаженное затишье. Только теперь, ожидая появления принца-бабочки, они смогли позволить себе в полной мере насладиться обществом друг друга. Целыми днями они, прогуливаясь, летали по столице, и Лабастьер рассказывал Мариэль обо всем, что связывает его с тем или иным живописным уголком.
   А по ночам король на практике показывал жене то, чему научила его Фиам. И Мариэль оказалась способной ученицей. Кроме всего прочего, ей пришлось внять и наставлениям королевы-матери, обучившей ее приемам контрацепции: ведь по традиции короли Безмятежной всегда имели только одного сына.
   Возможно, Лабастьер и не позволил бы себе так беззаботно отдыхать, ведь дел в королевстве было невпроворот. Но ведь ждать того дня, когда его должна была осенить обещанная великая мудрость, осталось так недолго, что не стоило пока и браться за что-то серьезное.
   И они упивались свободой. Иногда они выводили из стойла мающегося бездельем Умника и верхом мчались за край столицы. Там, вдали от всех, зайдя не слишком глубоко в лес, они вновь занимались любовью, имея возможность взлетать и падать вниз, не разжимая объятий, так, что сердца у каждого из них готовы были выскочить из груди. Никто не мог их увидеть тут, лишь сороконог озадаченно, но с явным интересом поглядывал на них.
   Единственное, что поначалу беспокоило Лабастьера, это то, что за ним числился "должок" перед Лааном. Ведь тот теперь находился точно в том же затруднительном положении, в котором был и сам Лабастьер, когда ему на помощь пришла Фиам. Однажды, не выдержав недосказанности, он прямо спросил Мариэль, готова ли та поступить так же самоотверженно, как поступила самка-махаон их диагонали. Конечно же, втайне он надеялся на то, что Мариэль откажется. Но вышло по-другому.
   - Ты очень спешишь с этим? - лукаво прищурилась она.
   - Я-то нет, а вот Лаан...
   - Вспомни, милый, Фиам пришла к тебе не сразу после того, как я забеременела, а только тогда, когда об этом ее попросила я. Предоставь подобные вопросы решать, как это принято, самкам. Когда это будет действительно нужно, она позовет меня...
   ...Самые беззаботные и счастливые дни в жизни Лабастьера промчались так скоро, что он, как ему показалось, не успел и глазом моргнуть. И вот, призванный церемониймейстером, он уже склонился над только что разорвавшим кокон и с любопытством оглядывающимся по сторонам сыном.
   Суолия и Мариэль помогли новорожденному подняться, волглыми шелковыми полотенцами стерли с его кожи остатки слизи и набросили на его плечи просторную белую сорочку до колен.
   Церемониймейстер кивнул отцу, и тот, казалось бы, уже давно готовый к этой процедуре, неожиданно разволновавшись, снял со своей мочки серьгу и защелкнул ее на ухе новорожденного.
   Юноша вздрогнул от боли и слегка нахмурился, трогая камешек. А Лабастьер Шестой в тот же миг ощутил невыразимую беспричинную усталость, навалившуюся на него.
   - Традиция исполнена, - кивнул Жайер.
   Присутствующие - Суолия и Мариэль, Дент-Заар и Дипт-Чейен, Лаан и Фиам (точнее, теперь уже - Дент-Лаан и Дипт-Фиам) - переглянулись и, доселе молчавшие, обменялись поздравлениями.
   - Без амулета я чувствую себя голым, - нерешительно усмехнувшись, признался Лабастьер Шестой. - Или так, словно у меня отняли часть тела... Что-то мне к тому же нездоровится...
   - Вот что поможет вам, Ваше Величество, - молвил церемониймейстер, подавая ему белый берет.
   - Ну и как? - спросил Лабастьер, впервые в жизни натянув головной убор.
   - Ты неотразим, милый, - с пониманием кивнула Мариэль. - Почти как сын.
   ...Принц уже научился говорить, а обещанная мудрость к его отцу все не приходила. Король и так, и сяк тестировал свои интеллектуальные способности, но, к своему разочарованию, убеждался, что те не стали ни на йоту выше. Во всяком случае, никаких уж очень необычных мыслей в голову ему не приходило. Пришлось смириться с тем, что легенда оказалась не более, чем легендой. Но должен же был молодой король хоть чем-то прославить свое имя среди подданных. К тому же, его одолевала беспричинная хандра.
   Нужен был подвиг. Принц, как и все новорожденные, имел отменный аппетит. В семьях простых колонистов в этот период самцы непрерывно добывают пищу для своего потомства. Недостатка продуктов в королевских кладовых, конечно же, не было, но Лабастьер Шестой заявил жене, что хочет почувствовать себя настоящим отцом семейства и назначил королевскую охоту на сухопутного ската.
   Предприятие это достаточно рискованное, в давние времена сухопутный скат чуть было не убил электрическим разрядом Лабастьера Второго Мудрого, и, само собой, Мариэль была всерьез обеспокоена этой, как она считала, вздорной затеей мужа. Поддерживаемая Дипт-Фиам и Тилией, мужья которых, конечно же, без уговоров ввязались в эту авантюру, она не уставала повторять, что он не должен рисковать, что именно так и сама она когда-то лишилась родного отца. Но в упрямстве ни один из них не уступал другому, кроме того, в последнее время в их отношениях наблюдалась некоторая отчужденность. И вскоре небольшой отряд охотников, состоящий из шести всадников с копьями на трех оседланных сороконогах и из десятка парящих над ними вооруженных луками самцов, выдвинулся к окраине столицы.
   Целый день они провели в поисках следов зверя, по которым можно было бы найти его логово, и лишь к вечеру обнаружили характерную слизь на траве. Полдела было сделано, и охотники разбили лагерь, установив шатер, с тем, чтобы двинуться по следу завтрашним утром.
   ...Лабастьер проснулся среди ночи, чувствуя, что на него навалился сильнейший приступ тревоги и страха за свою жизнь. "Наверное, приснился кошмар", - решил он и попытался уснуть. Но тяжесть не проходила. Фантазия, словно подстегиваемая кем-то извне, рисовала ему картины, одну ужаснее другой. То ему грезилась Мариэль и сын, рыдающие над его искалеченным телом, то он представлял, с каким лицом он сообщает Фиам о гибели Лаана и как та реагирует на это известие. То внутреннее зрение рисовало ему сухопутного ската, но не таким, каков он есть на самом деле, а в образе невиданных чудовищ, столь устрашающих, что перехватывало дыхание и прошибал озноб. Видения эти были неконкретными, как бы размытыми, перетекающими одно в другое, что не делало их менее омерзительными. Но иногда образ конкретизировался, и Лабастьеру мерещился некогда убитый им старый т'анг.
   Липкий пот уже не давал ему даже просто лежать с открытыми глазами, и он осторожно, чтобы никого не разбудить, выбрался из шатра. Он надеялся, что свежий ночной воздух умерит его не на шутку разгулявшееся воображение.
   Видения отступили, но страх остался. Ему показался грозным вид огромных, холодных, безразличных ко всему звезд, а Дент и Дипт, мерещилось ему, смотрят с небесной выси злорадно и подозрительно. "Да что это со мной такое?! - начал он гневаться на собственное малодушие. - Уж не пришла ли ко мне наконец-то та самая хваленая мудрость отцовства?! Нет уж, увольте. Если она будет заключаться в вечном страхе за свою шкуру, она не нужна мне... Надо взять себя в руки!.."
   Но решить это было много проще, чем сделать. Он не находил в себе сил даже на то, чтобы вернуться в шатер, боясь, что дикие образы вновь завертятся вокруг него. Внезапно он впервые в жизни осознал величие, бездонность и безысходность черноты космоса, распростершегося над ним. И осознание собственной беззащитности и одиночества было столь жутким, что даже пересилило прежний страх, и он поспешно забрался в шатер.
   "Я болен! - осенило его. - Я просто-напросто болен!" Но легче от этого не стало, и Лабастьер понял, что терпеть все это и дальше без чьей-либо поддержки он уже не в силах.
   Он разбудил Лаана и сбивчиво рассказал ему то, что с ним происходит. Лаан слушал его озабоченно и с обидным, чуть ли не презрительным, сочувствием. Он потрогал королю лоб.
   - Жара нет, - констатировал он. - Но все-таки, думаю, вы действительно захворали, мой господин.
   - И что же теперь делать? - спросил Лабастьер так жалобно, что стало противно самому.
   - Не мне решать. На то есть придворный лекарь, - пожал плечами махаон. - Но полагаю, поход наш продолжать не следует. Даже если страх и отпустит вас, болезнь способна притупить вашу реакцию, и охота может и в самом деле закончиться плохо. Как только взойдет солнце, двинемся в обратный путь.
   - Охоты не будет?! - воскликнул Лабастьер, силясь изобразить разочарование, но, несмотря на его старания, в голосе явственно прозвучали радость и облегчение.
   - Конечно же, нет, - успокаивающе заверил его Лаан. - А сейчас давайте попробуем заснуть.
   - Только не рассказывай остальным, что со мной стряслось, ладно? - попросил Лабастьер, послушно укладываясь на свое место... И тотчас же, не успев даже услышать ответ, забылся глубоким сном.
   Потерянный вид и нездоровая бледность короля послужили несомненным подтверждением его хвори, и охотничий отряд бесславно отправился восвояси. На самом же деле король чувствовал себя вполне нормально, лишь слегка не выспавшимся, но мысль о том, что поиски сухопутного ската можно было бы и продолжить, отдавалась в его сознании неизъяснимым отвращением.
   Весь обратный путь Лабастьер Шестой мучился вопросом, что же такое с ним творится. Мало-помалу он пришел к выводу, что если он и болен, то болезнь эта душевная.
   Мысль эта не давала ему покоя и дома. Все ему стало не в радость - ни ласки жены, ни успехи принца, который уже перестал заботиться только о своем желудке и сейчас с той же жадностью, с которой еще недавно набрасывался на еду, поглощал знания и навыки, даваемые ему репетиторами.
   Внимательно прислушиваясь к себе, король заметил и новые признаки психического расстройства. Так, например, нередко ему вдруг начинало казаться, что некоторые его мысли и ощущения принадлежат вовсе не ему, а кому-то другому, и в то же время этот "кто-то" как бы смотрит на него со стороны.
   Порой, когда он оставался в полном одиночестве, а он все чаще стал испытывать в этом необходимость, ему вдруг начинало чудиться, что в помещении находится кто-то еще. Ощущение было столь четким, что он, прекрасно понимая бессмысленность этого занятия, принимался за поиски того, кто за ним "подглядывает", но, конечно же, никого не находил. Иногда, усевшись против зеркала, он часами всматривался в свое отражение, и ему казалось, что и во внешности у него появилось нечто чужеродное и что сейчас он выглядит совсем не так, как выглядел раньше. Но в чем конкретно разница между ним прежним и нынешним, он уловить не мог...
   Положение усугублялось еще и тем, что, избегая общения, Лабастьер Шестой испытывал жгучий стыд за свой недуг перед женой и чувство вины перед сыном, которому именно сейчас так требовалось его общество. Но если юный принц еще не был способен понять, что его отец ведет себя неправильно, то глаза Мариэль постоянно выдавали ее...
   Все это длилось уже около месяца, когда однажды он, проснувшись среди ночи, с кристальной ясностью осознал, что превратился в никчемную обузу для окружающих. Как ни осторожны, как ни предупредительны они с ним, как ни боятся показать, что отчетливо видят все его постыдные странности. И он подумал, что, как бы они его ни любили, все они, наверное, ощутят некоторое облегчение, если его не станет. Ведь любили-то они прежнего Лабастьера, а не того, каким он стал сейчас.
   Тут же у него возникла и другая мысль. Он подумал, что, по-видимому, его болезнь - наследственная, и в свое время его отец покинул дворец и отправился в добровольное изгнание, а возможно, и на поиски смерти, испытывая те же чувства. Лабастьер Пятый нашел в себе мужество поступить таким образом... А значит, найдет в себе мужество и он, Лабастьер Шестой.
   Но сделать все это надо так, чтобы принести по возможности меньше боли близким. Король с горечью подумал, что семья его отца не сумела оценить принесенной им жертвы, не оценят и его поступка Мариэль, принц и махаон диагонали. Но он отбросил эту малодушную мысль и принялся за выбор способа самоубийства. Как это ни странно, занятие сие доставило ему некое извращенное наслаждение.
   Уехать в лес и там перерезать себе вены? Это больно, а главное, как-то "нечисто": если его найдут, его тело будет лежать в луже крови, обглоданное мелким зверьем...
   Подняться как можно выше, а затем, сложив крылья, рухнуть вниз, как некогда это сделала Жиньен, дочь правителя Дент-Маари? Нет, он так не сможет. Трудно себе представить, что при этом крылья все-таки инстинктивно не расправишь. К тому же, можно ведь и выжить, оставшись калекой...
   Яд? Изготовление ядов - преступно. Не следует королю уходить из жизни незаконным путем, давая дурной пример подданным...
   В итоге раздумий самой надежной и достойной ему показалась традиционная смерть несчастных влюбленных: повешение с предварительным обрезанием крыльев... Встать на спину сороконога, накинуть на шею петлю привязанной к ветке верви, а затем криком: "Хей-е!" - отогнать животное в сторону...
   Да, это лучшее, что можно придумать. Мило и благородно. А главное - вдали от дома.
   Его охватила лихорадочная жажда деятельности в избранном им гибельном направлении. Все нужно проделать быстрее - сейчас же, пока не передумал... Отец оставил записку, я тоже сделаю это...
   Лабастьер сел и посмотрел на Мариэль. Даже в зеленоватой гамме ночного зрения она была прекрасна. У него защемило сердце. Он дал ей так мало счастья... Хорошо еще, что родился принц, он хоть немного утешит ее... Может быть, хотя бы у того никогда не проявится эта странная наследственная болезнь...
   Лабастьер наклонился и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в прохладный лоб. От жалости к ней и к себе к горлу подкатил комок, но Лабастьер проглотил его. Он уже начал спускать ноги с гамака, когда внезапно его остановил отчетливый голос:
   - Ладно, хватит, успокойся.
   - Кто здесь?! - воскликнул король, озираясь.
   - Чего орешь? - отозвался ГОЛОС. - Жену разбудишь.
   - Кто ты? Где? Я не вижу тебя!
   - А может, я невидимый? - ехидно откликнулся ГОЛОС.
   - Если ты немедленно не скажешь мне, кто ты и где прячешься, клянусь, я убью тебя, кем бы ты ни оказался! - угрожающе крикнул король в пустоту и схватил с тумбочки кинжал.
   - Сначала найди, - ответил ГОЛОС и саркастически хохотнул.
   - Я понял, - потер лоб Лабастьер. - Тебя нет. Ты мой бред, видение, очередная галлюцинация...
   В этот момент Мариэль заворочалась во сне и открыла глаза.
   - С кем ты разговариваешь, милый? - встревоженно спросила она.
   - Тебе показалось, - заверил ее Лабастьер, пряча кинжал и укладываясь обратно головой на подушку. - Просто что-то не спится.
   - А-а, - протянула Мариэль и, вновь смежив веки, добавила что-то неразборчивое.
   В этот момент ГОЛОС тихо-тихо сказал:
   - Пойдем-ка в библиотеку.
   - Ты там? - так же тихо спросил король.
   - Ага, - язвительно подтвердил ГОЛОС, - и ору там во все горло, ты аж здесь слышишь.
   Лабастьер уже и сам понял бессмысленность своего вопроса, а ГОЛОС добавил:
   - Вот же болван. Иди давай в библиотеку, там разберемся.

   Встать пытался, но ветер подул, подул,
   Ветер даже сидеть не дал;
   Лег и тут же услышал подземный гул,
   Он об этом другим сказал.
   И когда огонь этот мир встряхнул,
   Всякий был готов. Всякий знал.
   "Книга стабильности" махаон, т. XXV, песнь I; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   Лабастьер подчинился. Стоило ему перешагнуть порог библиотеки, как ГОЛОС заявил:
   - Болван, неужели ты до сих пор не понял, что я разговариваю с тобой мысленно ?
   И король моментально осознал, что именно так дело и обстоит. ГОЛОС сразу показался ему каким-то необычным, но в чем заключается его странность, он понял лишь сейчас: у ГОЛОСА не было голоса! Он звучал прямо в голове!
   - То есть я действительно сошел с ума? - подвел итог Лабастьер.
   - Ну конечно, - согласился ГОЛОС. - Нет ни малейшего в этом сомнения. Сошел с ума. Свалился с него. И не ушибся, благо невысоко было. - ГОЛОС вновь паскудно хохотнул своей громоздкой шутке.
   Пропустив очередную издевку мимо ушей, Лабастьер обреченно покачал головой.
   - Я понял. Теперь в моей голове живут двое: я и ты...
   - А вот и не угадал, - весело сообщил ГОЛОС.
   - Так где же ты есть?! Кто ты?! - чуть не плача, вскричал Лабастьер.
   - А какой мне смысл тебе это объяснять, если ты уже поклялся, что прирежешь меня? - риторически заметил ГОЛОС.
   - Беру свои слова обратно.
   - Выходит, невелика цена твоего королевского слова... А?
   Тут Лабастьер подумал, что заставит ГОЛОС замолчать, если перестанет вести с ним диалог. И не отозвался.
   - Полный болван, - заявил ГОЛОС. - Раз я с тобой мысленно общаюсь, значит, и твои мысли читаю. Ты можешь не разговаривать со мной, но не думать-то не можешь.
   И тут Лабастьера захлестнула волна отчаяния. Давешняя идея самоубийства стала еще более актуальной. Не может же он продолжать жить, когда в его голове завелось это мерзкое ехидное существо. И медлить нет уже никаких сил. Лабастьер выдернул кинжал из ножен и, держа его двумя руками, нацелился в сердце.
   - Стой, стой, стой!!! - завопил ГОЛОС торопливо и испуганно. - Подожди еще чуть-чуть!!! Я тебе все-все сейчас объясню! Прости меня за дурацкую игру! Ты совершенно здоров, а я живу не у тебя в голове, а совсем в другом месте!
   У Лабастьера не было ни малейшего повода поверить этим словам. "Все правильно, - подумал он, лишь чуть помедлив, - когда я покончу с собой, эта тварь, которая сидит во мне, умрет тоже. А умирать ей неохота..." Мстительно усмехнувшись, он уже готов был нанести себе смертельный удар, когда ГОЛОС завопил снова:
   - Я - твой дядя Лабастьер Четвертый! Брось, пожалуйста, кинжал...
   Заявление было настолько диким, что пальцы короля разжались сами собой, и он действительно выронил свое оружие. Его дед, Лабастьер Третий Созидатель, и в самом деле, вопреки традиции, детей производил на свет дважды. Потому что его первенец, Лабастьер Четвертый, умер куколкой, даже не став бабочкой.
   Король бессильно повалился в кресло и истерично хохотнул. Сумасшествие дошло до предела. Он разговаривает с мертвецами...
   - Никакой я не мертвец, - обиженно возразил ГОЛОС. - Не умер я. И не собираюсь. Со мной стряслась другая беда. Я закуклился, а бабочкой и впрямь так и не стал. Я стал ДУ-МА-ТЕ-ЛЕМ, знаешь ты, что это такое?.. Не знаешь.
   - Бред, бред, полный бред, - раскачиваясь в кресле взад и вперед, бормотал Лабастьер Шестой.
   - Это не бред, это истинная правда. А общаемся мы с тобой мысленно потому, что я, как и все мы, Лабастьеры, телепат. Знаешь, что это такое?.. Опять не знаешь.
   - Знаю, - возразил Лабастьер, слегка приходя в себя. - О телепатии я читал в "Реестре дозволенных приспособлений" Лабастьера Второго, - ткнул он пальцем в сторону книжной полки.
   - Ну вот! - обрадовался ГОЛОС. - На Безмятежной мы, Лабастьеры, единственные телепаты. Когда наш прародитель Лабастьер Первый отбирал на Земле личинок колонистов, он об этом позаботился, так как не хотел, чтобы в новом мире этим искусством владел кто-то, кроме него. Это одна из причин, почему мы, Лабастьеры, носим королевское звание... Но ты не мог об этом знать, потому что эту нашу тайну тебе должен был открыть только твой отец, мой брат. Сережка, которую ты всю жизнь таскал в ухе, - это специальный прибор, который уничтожает телепатию. Твой отец открылся бы тебе и передал тебе свою мудрость, лишь когда дождался бы внука, тому бы перешла сережка, и вы с отцом оба были бы способны к телепатии... Но твоего отца нет в живых. Хорошо еще, что на свете есть я. Я еще многому тебя научу.
   Лабастьеру Шестому начало казаться, что при всей фантастичности происходящего то, что сообщает ему ГОЛОС, не лишено некоторой логики и смысла. И тут он вспомнил свое самое первое в жизни ощущение, которое он испытал, когда только-только стал бабочкой. Словно кто-то приветствовал его... Неужели?..
   - Точно! Это был я, - подтвердил ГОЛОС. - Я тогда так обрадовался, что ты родился. Ведь у меня нет ни ушей, ни глаз, и единственная возможность общаться с миром у меня - через родственников-телепатов. Сначала это был мой дед, Лабастьер Второй. Потом и отец, но только когда родился мой братец и он снял сережку. Но умер и он, и я снова оказался в тюрьме своего безглазого и безухого тела. Затем сережку снял твой папаша, когда сбегал от жены. Как я обрадовался! Да и он тоже, ведь он обрел брата, а я вновь обрел целый мир. К тому же я очень много знаю, во мне скопилась вся информация, которую Лабастьер Второй вывез еще с Земли. Я очень многое рассказал твоему отцу, очень многое показал, я ведь умею передавать и зрительные образы.
   Мы отправились в путешествие по Безмятежной, как это было здорово! Но совсем не долго. Его убил и сожрал тот последний т'анг, которого недавно уничтожил ты. Правда, я-то при этом испытывал дикое блаженство, но сразу после этого - провал, тишина и пустота. Пока не родился ты. Но только я выглянул в мир твоими несмышлеными глазами, как этот идиот церемониймейстер нацепил тебе сережку. И снова - годы глухоты и слепоты.
   Я не знаю, как я не свихнулся. Так уж не удивляйся, племянничек, что характер у меня не ахти.
   - Почему же ты не объявился сразу, как только сережку снял я?
   - Ну-у... Понимаешь... Хотелось немножко поблаженствовать бесконтрольно. И только когда ты затеял эту охоту... Я так перепугался, что повторится история с твоим отцом...
   - И когда мы с Мариэль... - уже приспосабливаясь к новому методу общения, мысленно начал вопрос Лабастьер Шестой.
   - Да, конечно, - не дожидаясь окончания, самодовольно ответил Лабастьер Четвертый, думатель. - Не сердись, я больше не буду.
   - И этот ужас на охоте тоже внушил мне ты?!
   - Кто ж еще...
   - И видения...
   - Получи!
   Лабастьер вздрогнул от того, как явственно перед его взором возникло изображение т'анга, тянущего к нему свои отвратительные тоненькие бессильные лапки с клешнями, и пахнуло зловонием из клоаки... И вдруг короля захлестнула волна счастья и боли... И все это моментально закончилось.
   - То, что я тебе сейчас показал, - последнее, что видел твой отец.
   Лабастьера передернуло, он с трудом отходил от испытанного. "Да-а, ну и родственничек у меня объявился", - подумал он, переводя дыхание.
   - Не сердись, я же сказал, я больше не буду, - заверил думатель виновато. - И я научу тебя, как от меня "отключаться".
   - Чтобы поверить во все это, я должен увидеть тебя собственными глазами, - заявил король мысленно.
   - Вообще-то ты уже поверил. Но почему бы и нет? Это можно устроить, племянничек. Я коротаю свою несчастную жизнь в космическом корабле, который вы называете Золотым Замком. В отсеке для личинок колонистов.
   - Ерунда! В Золотой Замок нет входа.
   - Есть. Под землей. О нем знает только церемониймейстер. Этот идиот меня и кормит. Между прочим, не слишком-то сытно...
   - Еще вопрос, - не обратив на жалобу внимания, продолжил мысленное общение Лабастьер Шестой. - Зачем была придумана вся эта сложная система с передачей сережки? Ведь именно из-за нее возникло столько неудобств.
   - Для того, чтобы ты, например, вырос нормальной бабочкой. Если бы не было этой сережки, сознания всех Лабастьеров были бы переплетены всегда, мы превратились бы в совсем другое существо. Так уже случилось на Земле, откуда мы все сюда прибыли. И это привело к полной ее деградации. Бескрылые, создавая нас, воплотили две главные мечты своей расы: способность летать и способность читать мысли. Последнее чуть было нас не погубило. Если хочешь, я сейчас расскажу тебе все это...
   - Нет, нет, - перебил думателя Лабастьер, для усиления своей воли воспользовавшись голосом. - У меня уже и без того голова пухнет. - Он замолчал и продолжил мысленно: - Ты обещал научить меня отключаться. Я хочу сделать это именно сейчас и продолжу общение с тобой, лишь убедившись, что ты и правда есть.
   - Так сразу отключиться не получится. Нужно долго тренироваться. Месяцы.
   - Но я не хочу, чтобы ты всегда сидел в моей голове! - снова вслух вскричал король.
   - Только скажи, и я исчезну сам до положенного срока. Что-что, а чувство времени у меня отличное. К тому же тогда ты быстрее убедишься в том, что я - не галлюцинация. С галлюцинацией нельзя договориться, чтобы она исчезла до назначенного времени, ведь так?
   - С какой это стати ты такой сговорчивый?
   - А кто тебя, дурака, знает? Я ведь совершенно беспомощное физически существо и теперь полностью нахожусь в твоей власти. Возьмешь, да и прикончишь меня, чтобы меньше было проблем.
   Лабастьер Шестой даже покраснел от негодования за то, что его заподозрили в таком вероломстве. Но сказать ничего не успел, так как думатель, уловив его чувства, немедленно сгладил свою бестактность:
   - Виноват, виноват. Я же сообщал уже, что характер у меня отвратительный. Я не хотел тебя обидеть.
   Почти успокоившись, Лабастьер Шестой продолжил:
   - Но если ты, как ты говоришь, "отключишься", ты ведь все равно будешь смотреть моими глазами, слушать моими ушами, копаться в моих мыслях; а я не хочу этого.
   - Ох и зануда же ты, племянничек... Знал бы ты только, как это противно, лежать бревном, не чувствуя ничего, кроме запахов и вкуса еды, когда, к тому же, и то, и другое довольно однообразно... Но я понимаю тебя. Ко всему, что ты сегодня узнал, привыкнуть трудно. Надо дать тебе отдохнуть. Открою тебе секрет: мое присутствие в твоем сознании не проходит для тебя даром. С непривычки ты чувствуешь его как некую подавленность, беспричинную усталость. К этому чувству легко притерпеться и не замечать его, если только захотеть. Но сейчас, когда ты обо всем узнал, ты сразу почувствуешь, когда я уйду из твоего сознания, и почувствуешь, когда я вернусь.
   - Точно?
   - Сейчас ты убедишься в этом. Только скажи, когда мне можно будет вернуться?
   - Завтра в полночь.
   - О-о, почти сутки! - даже мысленно это восклицание воспринималось, как стон. - Ладно. Что мне толку ныть? Все равно ты никогда не поймешь, как это жестоко... До встречи.
   И в тот же миг Лабастьер Шестой ощутил такое облегчение, такую эйфорию, какой он еще никогда не испытывал. Словно с каждой клеточки его тела убрали постылый груз, словно из его ушей вынули флуоновые пробки, а с глаз спала невидимая пелена, лишавшая мир красок. Ничего вроде бы не изменилось, но в то же время изменилось все. К нему вернулась радость жизни, которую он потерял, сам не заметив, когда. Хотя теперь-то он знал, когда: в тот миг, когда снял с уха волшебную серьгу.
   - Прекрасно! - вскричал Лабастьер. - Как мне хорошо! Эй, ты! Ты меня слышишь?!
   Но думатель, конечно же, не отозвался.
   Лабастьер Шестой вскочил с кресла... И остолбенел, встретившись взглядом со стоявшей на пороге библиотеки Мариэль, которую он до сих пор не замечал. Глаза ее были полны тревоги.
   - Что с вами, Ваше Величество?! - спросила она чужим голосом. - С кем вы разговариваете тут?.. - кроме беспокойства, в голосе ее звучали нотки жалости и даже презрения.
   "Ну еще бы! - моментально оправдал ее для себя король. - Ведь с момента превращения принца в бабочку я вел себя как форменный негодяй! Я совсем не любил ее, а все тяготы по воспитанию сына взвалил на ее плечи. А потом еще малодушно удрал в лес охотиться на ската, затем еще более малодушно вернувшись..."
   - Милая, - шагнул он к ней, раскрывая объятия, - милая, как же я люблю тебя!
   Она отшатнулась, но он поймал ее и прижал к себе.
   - Прости меня за все те неприятности, которые я доставил тебе. Когда-нибудь я все объясню. Теперь я снова тот, кого ты любила... Отныне наша жизнь пойдет совсем по-другому
   Она перестала сопротивляться, только внимательно вгляделась в его глаза. И неизвестно, чего в ее взгляде было больше - радости или испуга.
   Ночь пролетела в любви.
   Проснувшись далеко за полдень, Лабастьер Шестой немедленно вызвал к себе церемониймейстера.
   - Это правда, мой дорогой Жайер, что в Золотой Замок есть вход из-под земли?
   - Правда, Ваше Величество, - подтвердил тот, и при этом ни один мускул не дрогнул на его изборожденном морщинами лице.
   - Почему же ты не сказал мне об этом раньше?
   - Вы не спрашивали меня об этом, Ваше Величество, - все так же невозмутимо отозвался старый махаон.
   - А ты не считаешь, что я должен знать все, что происходит в моем королевстве? Тем более, когда речь идет о главной реликвии нашего народа!
   - Это не моя тайна, Ваше Величество, и никто не давал мне полномочий раскрывать ее.
   - И ты больше ничего не хочешь мне сказать?
   Слегка помешкав, Жайер отозвался:
   - Нет, Ваше Величество. Ничего.
   - Так, так... А ты, случайно, никого там не подкармливаешь?
   Церемониймейстер опустил глаза:
   - Да, Ваше Величество.
   - Ах, негодяй! - вскричал король, вскакивая с кресла. - Да как ты посмел скрывать от меня, что жив мой родственник, мой родной дядя, которого я всегда считал погибшим?!
   - Жив?! - под натиском несправедливых обвинений извечная сдержанность махаона неожиданно отступила, и лицо его исказила гримаса гнева и боли. - Вы называете это жизнью?! Горемычное уродливое существо, которое и умеет-то только, что поглощать пищу, испражняться и испускать зловоние, вы называете своим родственником, своим любимым дядей?! О его существовании не знает даже ваша матушка, о нем не знал и ваш отец... Потому что знание это лишило бы их жизнь радости, как отравило оно мою жизнь. Этот уродец - проклятие и позор королевской семьи, и я уверен, всем, в том числе и ему самому, было бы только лучше, если бы мы умертвили его, как делают все прочие бабочки, когда в семье случается эта редчайшая врожденная патология.
   - Почему же вы не сделали этого? - спросил Лабастьер Шестой, холодея при мысли, сколько на Безмятежной погублено несчастных душ, и уже догадавшись, что Жайер не знает о телепатических способностях думателя и о том, что тот вполне разумен.
   - Так решил ваш несчастный прадед Лабастьер Мудрый, при дворе которого начал свою службу мой предшественник, - объяснил церемониймейстер. - И не мне обсуждать это решение. Мое дело исполнять его. На меня возложено заботиться об этом существе... И я посвятил этому, поверьте, отнюдь не радостному занятию всю свою жизнь. Я и не женился, лишь боясь того, что отвратительная тайна королевского рода станет известна тем, кого я к себе приближу. Я все ждал, когда же эта тварь издохнет сама, но она оказалась на редкость живучей. Она пережила и вашего деда, и вашего отца, и я не удивлюсь, если она переживет и вас.
   - Прости меня, Жайер, - успокоившись, поднялся с кресла полный раскаяния король и, вопреки этикету, подал церемониймейстеру руку. - Я не хотел тебя обидеть. Благодарю тебя за верную службу и обещаю тебе самую высокую награду, которую ты только пожелаешь. Хотя и понимаю, что нет награды, способной возместить тебе все, чего ты лишился ради нас... А сейчас я хочу, чтобы ты проводил меня к нему.
   Когда в сопровождении церемониймейстера король спускался в дворцовые кладовые, куда он и Лаан так любили лазать в юности на поиски лакомств, он думал о том, действительно ли уничтожение неспособных к дальнейшему развитию куколок является убийством в полном смысле этого слова. Скорее всего, он все-таки поторопился ужаснуться этому факту.
   Ведь в отличие от думателя королевской крови, эти куколки не имеют телепатической связи с миром, они не имеют об этом мире никакого представления, их разум спит и не развивается. И, наверное, действительно, смерть только облегчает участь этих горемычных бессознательных тел.
   С другой стороны, возможно, что все это вовсе и не так. Возможно, тех крох знаний, которые достаются куколке-переростку путем обоняния и осязания, достаточно для того, чтобы выстроить в мозгу под хитиновым панцирем некий самодостаточный мир...
   Наверное, можно попытаться общаться с ним и какими-либо другими, нетелепатическими, способами. Пытался ли кто-либо когда-либо достучаться до этого разума, прежде чем принять решение о его уничтожении? Действительно ли выяснилось, что куколки-переростки не более, чем бессмысленные тела-инвалиды, или же бабочки в этом вопросе просто пошли по пути наименьшего сопротивления?
   Но додумать он не успел. Они прошли кладовые насквозь и уткнулись в тупик. Как ни напрягал король свое ночное зрение, он не смог заметить тут ничего такого, что выдавало бы потайной вход. Однако Жайер, протянув руку, нажал на один из камней стены, и тот провалился внутрь. Церемониймейстер толкнул стену, и в ней со скрипом открылся небольшой дверной проем.
   Они ступили во тьму. Но стоило Жайеру дверь прикрыть, как помещение, куда они попали, осветилось ровным неярким светом. Это была совсем маленькая комнатка с белыми светящимися стенами, овально перетекающими в пол и потолок. А на стене, противоположной двери, в которую они вошли, имелся матово поблескивающий серебристый круг с сиреневым пятном в форме пятерни бабочки посередине.
   - Раньше этот замок подчинялся только отпрыскам королевской крови, - торжественно произнес церемониймейстер. - Но Лабастьер Второй Мудрый сделал так, что он стал подчиняться моему предшественнику, а Лабастьер Третий сделал его доступным вашему покорному слуге. Положите сюда ладонь, Ваше Величество.
   Лабастьер Шестой послушно совместил пальцы руки с рисунком, и стена внезапно лопнула, оказавшись тоненькой перепонкой. Жайер указал рукой на образовавшееся отверстие, и король с благоговейным содроганием шагнул вперед. Церемониймейстер последовал за ним.
   Лабастьер услышал за спиной легкий чмокающий звук и обернулся. Загадочная, поражающая воображение хитроумностью ее создателей перепонка двери уже затянулась снова. Но это не вызвало паники в душе короля: посередине серебристой поверхности вновь появилось сиреневое пятно замка, и было ясно, что уйти отсюда не составит труда.
   Они прошли по трубе коридора с такими же белыми флюоресцирующими стенами, что и в начале, и добрались до его конца. Тут перед ними открылись раздвижные двери, и они оказались в небольшой кабинке с рядом сиреневых пятен-замков. Все тут выглядело столь нарочито искусственным, что вызывало у Лабастьера самые неприязненные ассоциации. Создавалось впечатление, что бабочкам, изготовившим все это, доставляло какое-то извращенное удовольствие как можно большее отдаление от природных форм и красок.
   - Мне кажется, создатели всего этого были довольно неприятными существами, - заметил король. И добавил, имея в виду бесспорно неимоверную сложность спрятанного от глаз, но бесперебойно функционирующего оборудования Золотого Замка: - А если руководствоваться законами Лабастьера Второго, то наши предки были еще и страшными преступниками.
   - Скорее всего, так оно и было, - согласился Жайер. - Потому-то ваш прадед и его возлюбленная жена Наан и покинули Землю с тысячами личинок колонистов на борту. Мне никогда не нужно было доказывать, что это не легенда, а истинная правда. - Он указал рукой на одно из пятен: - Положите руку сюда, Ваше Величество. Думаю, вас послушаются и остальные замки, я же могу пользоваться только этим.
   Король послушно приложил ладонь, кабинка вздрогнула, и по изменению веса, а затем и по последующей нагрузке Лабастьер определил, что она быстро опустилась вниз.
   Дверцы отворились.
   Грузовой отсек космического корабля выглядел еще более отталкивающе. Если верить в то, что когда-то тут покоились куколки колонистов, то нетрудно было понять, что лежали они не менее чем по сотне в каждой прозрачной ячейке, на которые было разделено все это обширное помещение. Ячейки десятками громоздились одна на другой и ровными рядами стеллажей уходили в глубь помещения.
   Жайер повел короля вдоль одной из стеклянных стен. Лабастьер Шестой не успел внимательно рассмотреть окружавший его интерьер, да и не стремился к тому. Зато усиливающийся с каждым шагом резкий незнакомый запах заставил его дышать ртом, а очень скоро, остановившись как вкопанный, он уставился на существо, к которому церемониймейстер подвел его.
   Без сомнения, это был тот, кто называл себя "думателем". Как ни был Лабастьер готов к необычному зрелищу, но когда он увидел думателя воочию, он, почувствовав приступ тошноты, был вынужден прислониться к гладкой прозрачной поверхности стены. Дурноту частично вызывал и запах, достигший тут максимальной концентрации; но все-таки самым тошнотворным был сам вид этой горемычной твари.
   Омерзительным было сходство думателя с куколкой, то есть с ребенком - существом, вид которого обычно вызывает в душе бабочки нежность. Но эта "куколка" была по меньшей мере раза в два крупнее нормальной и имела недоразвитое, безглазое и безухое подобие лица: четко был обозначен поросший шелковистой щетиной морщинистый лоб, имелась некая ротообразная впадина, а по бокам вместо ушей красовались полуприкрытые хитиновыми пластинами щели, напоминающие жабры волосатого угря.
   Того, что Лабастьер увидел, было ему вполне достаточно, чтобы убедиться в правдивости сегодняшнего ночного кошмара. Он хотел было сказать Жайеру, что вполне удовлетворен и готов возвращаться, когда внезапно в "лице" думателя произошло какое-то изменение.
   - Что это с ним?! - спросил Лабастьер, не узнавая собственного голоса.
   - Просит есть, - объяснил церемониймейстер. - Учуял мой запах, вот и шевелит жвалами.
   В этот миг думатель всем телом еле заметно придвинулся к посетившим его гостям.
   - Так покормите же его! - вскрикнул король, непроизвольно отступая.
   - Не время, - покачал головой Жайер, и Лабастьеру в его голосе послышались нотки злорадства. - Я кормлю его по строго установленной вашим прадедом инструкции. Возможно, Ваше Величество, это одна из причин его завидного долголетия. А жрать он просит в любое время дня и ночи, когда бы я тут ни появился. Через два часа я принесу сюда и разложу перед ним весь его дневной рацион, поделив его на четыре порции. И весь день, ориентируясь по запаху и орудуя брюшными сегментами, он будет переползать от одной до другой кучи, пожирая их и испражняясь...
   - Хорошо, хорошо, - оборвал король его откровения. - Поступайте, как считаете нужным. И давайте-ка пойдем отсюда. Я увидел все, что хотел увидеть.
   - И у вас не будет никаких распоряжений? - Жайер посмотрел на короля таким тяжелым взглядом белесых старческих махаонских глаз, будто ждал, что тот прикажет немедленно думателя прикончить.
   - Нет, нет, никаких, - поспешно заверил его король. - Пусть все остается как прежде. И пусть тайна королевской семьи остается тайной. Когда-нибудь я открою вам, сколь неоценимую услугу вы оказываете нам, ухаживая за этим несчастным... Да пойдемте же отсюда поскорее, пока мы насквозь не пропитались этой вонью.

Грянул гром шально,
Начал дело гроз.
Заглянул в окно,
Капнул в гнезда ос.
Плачет рыба, но
Не увидишь слез.
   "Книга стабильности" махаон, т. III, песнь XXI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   Мариэль уже уснула, а Лабастьер Шестой, лежа в гамаке рядом с ней, ждал. И ровно в полночь, одновременно с тем, как он почувствовал характерное депрессивное давление, он услышал в своей голове беззвучный голос думателя:
   - Ну и как я выгляжу?
   Отозваться король не успел. Видно, покопавшись в его голове, думатель и сам нашел ответ на свой вопрос:
   - Да-а, не очень-то я тебе понравился...
   Лабастьер Шестой от этих слов испытал странную смесь стыда и злорадного удовлетворения. В конце концов, не он непрошеным гостем вломился в чужое сознание...